Несколько документов:
Юная Света Кочеткова работала моделью у Вячеслава Зайцева, как она сама сказала, это были первые самостоятельно заработанные деньги.
Светлана с длинными волосами, о которых пойдет речь в рассказе, уже на диализе. 80-е годы.
Светлана с одной из ее вышивок
Светлана занесена в книгу рекордов Гиннеса
На диализе
На юбилее отделения

Далее предоставляю слово ей самой.
Мне подарили жизнь.

О.Р. Давайте вспомним начало. Сколько Вам было лет, когда Вы пришли на диализ?

С.К. Мне только исполнилось 23 года. В январе 1981 г мне исполнилось 23, а в феврале я уже была здесь, в больнице им. Боткина С.П. на диализе.

О.Р. Какой у вас исходный диагноз?

С.К. Хронический пиелонефрит на фоне атонии мочевых путей.

О.Р. Обычно это врожденный дефект.

С.К. Да, я считаюсь больной с 1965 года, до этого не знала о своем заболевании. Болела часто детскими инфекциями, поскольку мой младший брат ходил в детский садик и приносил то корь, то скарлатину… Может, это как-то подстегнуло…Лет в 8 , когда начались боли, меня обследовали, долго не понимали, что со мной, я в разных детских больницах лежала, в и-те педиатрии, там меня оперировали по поводу атонии мочевого пузыря, была пластика мочеточников. С 14 лет у меня появилась гипертония.

О.Р. Долгая почечная история, которая привела Вас на диализ. Т.е. это для Вас не было неожиданностью. Вы ведь знаете, что часто люди узнают о своем заболевании внезапно…

С.К. Да, неожиданностью не было. В 1975 нефростомия слева, я получила 1 группу инвалидности, почти через год мне нефростому удалили, а в 1978 удалили почку, я осталась с одной почкой, с гидронефрозом, и уже понимала, что где-то там меня ожидает диализ.

О.Р. А образование удалось получить?

С.К. Я проучилась 2 года на вечернем отделении технического ВУЗа, работала секретарем-машинисткой. Но подошел срок медицинского переосвидетельствования и врачи сказали: что-нибудь одно - работать или учиться, потому что анализы ухудшались, АД повышалось, меня с давлением 200 выписывали на работу, это уже считалось нормой для меня. Я выбрала работу.

О.Р. А Вы тогда что-то знали про диализ? Врачи что-то говорили?

С.К. Нет, ничего не говорили, но я видела больных в 1 Градской, когда лежала в урологии, и на одном этаже с ней был такой закуток, где было установлено несколько машин, хотя само отделение искусственной почки располагалось в другом корпусе. А здесь делали диализ тем, кто стоял в очереди на трансплантацию. Это был конец 70-х. И я понимала, что мне тоже это предстоит. Подробно врачи ничего не объясняли, но я всегда была очень дотошная, потому что, прежде всего, это поможет правильно себя вести. Чтобы знать, как себя вести и не навредить, нужно знать все подробно. Литературы тогда не было, да и в специальной литературе я бы мало что поняла…

О.Р. Тогда и специальной литературы еще практически не было.

С.К. И я приставала и спрашивала – почему так, что там происходит? Мне объясняли, что вот, это очищается кровь, выводятся трубочки, потому что о фистулах тогда разговора не было.

О.Р. Это были шунты.

С.К. Не помню, произносили ли слово «шунт», но говорили, что трубочки выводятся на поверхность, через них подключают к аппарату и очищают кровь.

О.Р. А какое впечатление производили эти люди? Как тогда выглядели пациенты? Они отличались, наверное, от нынешних больных?

С.К. Очень отличались. Во-первых, это одутловатые лица, желто-землистый цвет кожи. Всегда перевязанные руки… Это ужасало. Я, конечно, очень сочувствовала им, понимая, что и меня это ждет тоже, но от себя эту мысль гнала, думала – ведь это не сейчас, наука может еще продвинется, что-то новое придумают…Больше всего я переживала – как это у меня будет рука завязана? Ну, представьте, девчонка, каблучки, я всегда старалась выглядеть хорошо, и вдруг – рука завязана! Наступил 80 год. Я то похуже себя чувствовала, то получше. Понимала, что надо бы лечь подлечиться в отделение нефрологии, ну, думаю, ладно – после Нового Года; проходит Новый Год, у меня день рождения в январе – вот, после дня рождения и лягу. Отметила Новый Год, у меня гипертонический криз, задыхаюсь, в отделение поступила по скорой помощи. Там меня уже знали, знали, что у меня почечная недостаточность, но лечили от воспаления легких.

О.Р. Это часто сопутствует терминальной уремии.

С.К. Это ежедневно капельницы, а то и по две, отекаю еще больше, уже не могу лежать, плохо дышу, отекает все, на пол-пальца вмятины в спине, давление зашкаливает. Спрашиваю: мне же необходим диализ? Нет мест. И тут, к счастью, я встречаю доктора, Брикера Виктора Абрамовича. Я просто не могу его не вспомнить. Когда я лежала в 1 Градской, он был вторым палатным врачом и все знал обо мне подробно. И вот в своей районной больнице я его встретила. Он на тот момент занимался наукой на кафедре и не вел больных. Он, видя всю мою ситуацию, привел своего знакомого хирурга. Тот, посмотрев на мои руки, сине-черные после ежедневных капельниц, сказал, что ничего не может сделать, потому что вен нет. Тогда Виктор Абрамович, принес мне трехлитровую банку какой-то жидкости канареечного цвета и сказал: Светка, давай попробуем. Ты должна все это выпить, тебя будет рвать, ты в туалет будешь часто ходить, но это должно тебя почистить.

О.Р. Так называемый «кишечный диализ», терапия отчаяния, попытка отсрочить диализ.

С.К. Но я не смогла выпить 3 литра, сколько-то выпила, но недостаточно и результата это не дало. То есть доктор делал все что мог. И вот наступила суббота. Я уже совсем не могла лежать, а мое давление не позволяло ставить капельницы, жидкость не поступала в вену, длины штатива не хватало и моя мама, высокая женщина, вставала на кровать и на вытянутой руке держала флакон, а я смотрела вверх на эту бутылку. И вдруг я замечаю, что не могу глаза вернуть обратно, они у меня закатились и все. Я была в сознании, но вот это состояние – я ничего не вижу, глаза закатились, мне плохо именно от этого состояния непонятного. Мама просит вызвать дежурного врача. Пришел дежурный врач, один на весь корпус. Что он может сделать? Он понимает – тут нужен диализ, остальное все бессмысленно. Врач говорит: я бессилен. Тогда зовите реанимацию, говорит мама. Пригласили реаниматологов. Вывели из палаты всех больных и маму в том числе, со словами: не мешайте ей умирать. Она умирает. Как умирает?! Ей только что в больнице исполнилось 23 года! Вы же реаниматологи! Вот как объяснить маме, что ее ребенок умирает?! К тому времени мама вызвала родственников, они на руках меня перенесли на каталку и повезли в реанимацию. Сзади бежали реаниматологи со словами: что вы делаете, женщина?! С одной стороны комичная ситуация, а с другой… что я делаю – я дочь свою спасаю. И вот усилиями моей героической мамочки я оказалась в реанимации.

Что там со мной делали, уже не помню, помню, что у меня были такие судороги, что я собиралась на кровати в комочек. Мне даже не застелили постель, ну потому что зачем стелить, она сейчас умрет, и я лежала на этой страшной желтой клеенке. Наступила ночь, судороги продолжались, периодически что-то добавляли в капельницу и я немного расправлялась. Через некоторое время стало мне полегче, смотрю – уже рассвет забрезжил и я что-то вижу! Сначала заметила на потолке точку и только на нее могла смотреть, глаза ниже не опускались. Потом потихоньку, по сантиметрику, они опустились, я уже могла разглядеть окно, уже что-то видела перед собой… Все, я запросилась в палату, видя эту обстановку, попросила отвезти меня домой. И еще я попросила пить.
А мама моя и родственники в это время сидели дома всю ночь и не решались звонить, даже мужчины боялись звонить. Наконец позвонили, им говорят: она пить просит. Все перекрестились.

Все это происходит в сб и вскр, в пн приходит Виктор Абрамович, обо всем узнает, пишет выписку из и/б и маме дает задание: в Министерство Здравоохранения с этой выпиской. А что такое попасть в МЗ в ту пору? Это надо записываться на прием, месяц ожидания…Мама покупает по дороге презент- французские духи и идет к секретарю. В этот же день она попадает на прием к зам.министра здравоохранения с этой выпиской, он звонит главному врачу и говорит: почему вы больную довели до такого состояния? Вы должны были найти девочке диализное место. И, конечно, все тут закрутилось. Если бы мама обратилась к главному врачу больницы, он бы сказал – ну что Вы, нет мест. А теперь приглашали на ковер буквально всех: и зав. отделением, и палатного врача, и Виктора Абрамовича – доктора, который подписался под этой выпиской. Ему, конечно, тоже влетело по этому поводу: какое вы имели право писать выписку, Вы эту больную не ведете! Доктор отвечает: В 75 году мы спасали почку, как могли ее вытянули, и я не мог просто смотреть равнодушно на эту ситуацию, я должен был вмешаться.

И вот 18 февраля 1981 года я приехала сюда, в 12 отделение Боткинской больницы, на гемодиализ. Состояние было, мягко говоря, плохое. Аппетита не было совсем, от одной мысли о еде становилось плохо. Мы с мамой вошли в отделение и увидели стенд с фотографиями больных на гемодиализе, один из них лежал с книгой… Мама мне говорит: посмотри Света, лежат больные, читают, значит все будет хорошо! Идем по коридору, а на посту стоит женщина в белом халате и пристально на нас смотрит. Как мне показалось, очень строго. Это была Аида Мкртычевна, ей тогда было столько лет, сколько мне сейчас. Необыкновенно красивая, высокая, статная, с красиво уложенными «корзиночкой» косами. Конечно, я не знала тогда, что Аида Мкртычевна станет для меня дорогим человеком.

А тогда мы оглядывались вокруг, поражаясь чистоте и порядку, коврам в холле, мягким креслам, телевизору, цветам, шахматам, книгам на журнальном столике… Меня определили в палату №2. Здесь, в отделении, я встретила такую доброту и заботу, что только от этого мне стало немного легче. Я еще долго была без диализа, попытка установить шунт на руке окончилась неудачей. Я теряла силы, не могла поднять руки, не могла сама расчесать свои длинные густые волосы. Как тяжелую пациентку, меня перевели в отдельный бокс. И девочки-сестры приходили расчесывать мне волосы, помогали умыться, привести себя в порядок. Ведь раньше не разрешали постоянно родственникам находиться у постели больного. В конце посещения проверяли, чтобы все ушли. И утром мне некому было помогать. А девочки помнили, что мне надо волосы расчесать, помочь умыться…Они понимали, что меня надо покормить. Заставить есть, если не хочешь. Больные тоже помогали, как могли. Дверь в бокс всегда была открыта. И проходящие мимо всегда приветствовали меня, спрашивали о самочувствии, если по телевизору была интересная передача, сажали в кресло-каталку и вывозили посмотреть.

И вот наступило 7 марта 1981 года, день моего первого диализа. Он проходил здесь, в третьем диализном зале, моя первая медсестра Нина Александровна Пищулина, она до сих пор работает. Ниночка меня встретила, успокоила: не волнуйтесь, все будет хорошо. Я взяла журналы, хотела взять радиоприемник, но не решилась. Лежу. Первый диализ. Смотрю вокруг, все безумно интересно. Сколько-то времени прошло, беседовала с соседом, он, как опытный уже пациент, образовывал меня. Примерно часов через 6 вдруг я почувствовала запах вареной картошки, разносящийся по отделению (а это 7 марта, предпраздничный день). И поняла, что я хочу есть! До этого в сторону еды просто смотреть не могла! И с удивлением сказала: я хочу есть… Мой сосед откуда-то из-под одеяла, из кармана тренировочных, достал мне несколько черных сухариков. Я их съела с большим наслаждением, чем любое пирожное! Когда же меня вернули после диализа в палату, и пришла мама, первое, что я сказала – мама, я хочу есть! Что ты мне принесла вкусненького? Мама разрыдалась.

Доктора, работавшие в отделении, были профессионалы и прекрасные люди. Дрейзина Маргарита Романовна опекала меня по- матерински. Приносила читать интересные книги. В конце 80-х она уехала на ПМЖ в Америку. И даже оттуда присылала мне подарочки.
Цитринель Тамара Семеновна, тоже уехавшая жить за рубеж, всегда приходила с ласковыми, поддерживающими словами.

А вот мой первый палатный доктор Антонина Федоровна Кокорева была очень строгой. Мне доставалось за все – за то, что плохо ем, за то, что недостаточно тепло одета, за излишне грустное настроение… Как-то от скуки, лежа в отдельном боксе, я очень сильно накрасилась, вот такие тени синие себе нарисовала до бровей, губы красные… Влетело, как за серьезную провинность. «Света, ты зачем себя обезобразила? Разве так можно?» Я расплакалась. Невозможно было допроситься выписать из больницы пораньше. Я говорила, что исчерпала все ресурсы, на что Антонина Федоровна отвечала: значит, будем на моих. Но это был человек, который полностью отдавал себя работе. Она приезжала в выходные, какие-то продукты привозила иногородним больным. Потом она стала консультантом в п-ке при Боткинской больнице, мы часто с ней встречалась как близкие люди.

Тимохов Вячеслав Степанович, он тоже может сказать резкое слово. Многие на него обижались. Но это все по делу. Он говорит так потому, что знает, как должно быть. Вот мой первый диализ – обычно первый раз делали четыре часа. Вячеслав Степанович посмотрел на меня и сказал: а вот ей на всю катушку. Я говорю – ну почему вы меня так не любите? А он отвечает: вот потому что я тебя люблю, поэтому тебе шесть часов. Тебя надо вытягивать из этого состояния.

Всякое бывает, я не могу сказать, что все безоблачно. Нас и журят. Бывают иногда и обиды. Я всегда на это говорю: ну а дома? Вот меня, например, мама до сих пор еще воспитывает. Но это родной человек; и тут я также к этому отношусь, потому что они борются за жизнь.
Мы должны сами о себе думать, и они учат нас, как мы должны себя вести. Нужна дисциплина.
Продолжение