К первому звонку в институт трансплантологии я готовилась: записала на листе вопросы, которые хотела для себя выяснить, собралась с духом и набрала номер. Профессор Мойсюк был в отпуске, и я задала свои вопросы А.В.Шаршаткину, его заместителю. «Я хотела бы проконсультироваться по поводу родственной пересадки, моя мама готова отдать мне почку… У меня инсулинзависимый сахарный диабет, я полтора года на гемодиализе…, - далее следовал длинный перечень моих заболеваний. – Возможна ли операция при таком анамнезе?» «Если объективное обследование покажет, что вам можно делать операцию, и вы подходите друг другу генетически, то да. Сахарный диабет не является противопоказанием к операции», - этого ответа я ждала и боялась не услышать. «А насколько опасна операция для донора?», - это был один из самых главных вопросов. «Любая операция – это риск, но наша задача, чтобы из нашего отделения вышли два здоровых человека. Проходите обследование, список я вам пришлю. Если в вашей краевой больнице нет возможности сделать какой-либо из анализов, не переживайте, делайте то, что можно. А по результатам – созвонимся». После этого разговора у меня так сильно билось сердце, что я не могла выйти из комнаты. «Мама! Завтра начинаем сдавать анализы».
Мы сдали анализы как только возможно быстро, получили заключения узких специалистов. Чтобы избежать бумажной волокиты, я сама набрала выписки из истории болезни на компьютере, составила выписку для мамы (надо сказать, что это было для нее первое в жизни серьезное обследование). Заверив выписки, мама отправила их по факсу в отделение пересадки почки и печени НИИТиИО. «Судя по выпискам, вам можно проводить операцию. – обнадежил нас Алексей Вячеславович Шаршаткин. – Давайте дождемся из отпуска Яна Геннадиевича, чтобы определиться с датой операции». Конечно, я чувствовала себя, мягко говоря, неважно. Даже врачи удивлялись «Неужели тебя берут на операцию?». Но я точно знала – мы обязательно поедем на операцию, и я вернусь домой совершенно другим человеком.
Почти месяц ушел на различные согласования в крайздраве, отделе соцзащиты населения и другие бюрократические проволочки. И 3 октября 2003 года мы вылетели в Москву. Я была очень слабой, мы взяли с собой самый минимум вещей, необходимых в больнице. За день до вылета мне провели очередной сеанс гемодиализа, и обычно немногословный заведующий отделением пожелал мне удачи. Коллеги по диализу смотрели на меня с сомнением: выдержу ли я перелет? Но отступать мне было некуда, я думала только о том, чтобы успешно пройти типирование и чтобы нас не отправили из института назад.
Девять часов перелета прошли для меня как во сне. Посадка на дозаправку в аэропорту Абакан, поход пешком по летному полю…

Я буквально повисла на маме, мне было тяжело нести даже обычную дамскую сумочку. За время полета у меня отекли ноги, и на ботинках пришлось расстегнуть замки. Москва встречала нас необычным для осени теплом и солнцем. Было 16 часов, когда мы, поколесив по улицам, нашли наш институт. На входе нас остановила охрана: «Вы к кому?». «К профессору Мойсюку. Он нас ждет…». На второй этаж пришлось подняться на лифте, так как я не могла идти по лестнице. Я присела на диванчик в холле. А мама пошла в отделение искать профессора. Минут через 15 она помахала мне рукой: «Лена, пойдем». Мы прошли в кабинет Яна Геннадиевича. «Какой молодой профессор!», - удивилась я. Честно говоря, я представляла себе убеленного сединами мэтра, а навстречу нам вышел молодой, энергичный и совершенно простой человек. «Ну, я вижу, мы сами ходим, - улыбнулся он. – Подождешь диализа до завтра или вызывать дежурных?» Я была настроена на то, что мне придется ждать еще целые сутки, и поэтому охотно согласилась подождать одну ночь.
Согласна! В Яна Геннадиевича, невозможно не влюбиться - прекраснейший человек и врач от Бога! И, хотя многие могут подумать, что это обычная психологическая реакция, когда пациент восхищается своим врачом, но я хочу сказать, что очарование не проходит. Я все больше и больше убеждаюсь в том, что талантливые люди - талантливы во всем, и собирают вокруг себя самых лучших и талантливых. Низкий поклон всем докторам, для которых работа не превратилась в серую "обязаловку" и которые видят в каждом пациенте человека, а не "рабочий материал".

Хочу пожелать всем врачам и медсестрам ЗДОРОВЬЯ (чтобы пореже обращаться к профессиональной помощи своих коллег ), большого личного счастья, профессиональной и творческой удачи!
С утра нам предстоял один из самых главных анализов – типирование, по результатам которого, трансплантологи принимают решение о совместимости донора и реципиента и, о возможности проведения операции. Параллельно с нами, это исследование проходила «донорская пара» из Архангельска – молодой человек и его отец. Медсестра набрала в специальные закрывающиеся пробирки по 20 мл крови, а затем в течение 10 минут мы «крутили» эти пробирки, переворачивая вверх-вниз. «Для себя стараемся!», - пошутил наш сосед… Результат наших стараний пообещали объявить ближе к вечеру, а до этого времени нам предстояло повторить все стандартные анализы – биохимию крови, общие анализы крови и мочи. В одиннадцать часов в палату заглянула медсестра диализного отделения и пригласила меня на гемодиализ. Я собрала свою «диализную» сумочку: кордипин, нитроглицерин, клофелин, кофеин, глюкозу, глюконат кальция, лейкопластырь*, сахар, маленькую бутылочку с водой, книгу. Меня заранее предупредили, что ни подушку, ни простыни брать не нужно – все это есть в диализном зале, и поэтому налегке (но все-таки с помощью мамы) я отправилась на первую процедуру. Конечно, я переживала: как меня будут подключать, как я отлежу 4 часа в совершенно новой обстановке. Но в то же время мне было интересно сравнить наш диализ с диализом в НИИТиИО.
Первое, что меня удивило – это весы-кровать. У нас в отделении стоят электронные весы, которые прикреплены к ножкам кресла. Садишься на кресло – получаешь результат. Правда, иногда наши весы привирают – если кресло сместилось или сел «не так». Весы, прикрепленные к кровати, напомнили мне весы, которые использовались раньше на продуктовых рынках или в аэропорту для взвешивания багажа*. Забавно! «В следующий раз возьмем фотоаппарат, сфотографируешь меня на этих весах – нашим потом покажем!», - предложила я маме. Мне хотелось запечатлеть на пленке все, что могло заинтересовать или удивить наших диализников; все, что показалось мне интересным и любопытным.

Второе «чудо» – диализное кресло с пультом управления. После кровати, на которой поднималось лишь изголовье, это кресло показалось мне верхом комфорта и удобства (если, конечно, процедуру гемодиализа можно назвать комфортной). Стерильные простыни, которые менялись после каждой процедуры, одноразовые перчатки для подключения каждого пациента, специальный пластырь для закрепления игл окончательно потрясли мое воображение. А когда медсестра достала новый, неподписанный диализатор и, не делая на нем никаких пометок, стала заряжать аппарат, я сказала себе: «Неужели этот диализатор вот так просто возьмут, и выбросят после использования? А в следующий раз поставят новый?». Не увидев прикрепленной к аппарату колбы с бикарбонатом, я переспросила: «А диализ бикарбонатный? Я ацетат очень плохо переношу…». «Мы уже забыли, что такое ацетат» – это был обнадеживающий ответ для пациента, который в течение нескольких месяцев собственноручно готовил для себя «бикарбонат» из пищевой соды.
В первый раз меня подключал доктор, медсестра ассистировала. Подключение прошло удачно. Медсестра сразу набрала диализат – на анализ. Кроме канистры с диализным раствором рядом с моей «почкой» поставили канистру с 10% глюкозой и 2% калием. Позже я смогла убедиться, что уровень сахара в крови во время такого гемодиализа не падает, и необходимость в неимоверных количествах поедать сладкие батончики, сахар и конфеты, просто не возникает*. Кроме того, диализная сестра никуда не выходила из зала во время процедуры, а ее вопрос «Вам давление измерять каждые 15 минут или каждые полчаса?», - привел меня в замешательство. А когда перед окончанием диализа у меня поднялось давление (всего до 180/100!) и мне укололи «Изоптин», о котором я раньше даже и не слышала, мне захотелось себя ущипнуть, чтобы убедиться – это не сон.
Во время диализа пациентам разрешают обедать или полдничать, некоторые приносят с собой термос с чаем и бутерброды. Позже, я тоже, охотно пользовалась возможностью перекусить во время диализа, а если меня приглашали в дневную смену, то мама приносила мне обед... Мне очень хотелось, чтобы ушли отеки, и поэтому я снимала немного больше жидкости, чем набирала. Это было нетрудно, так как диализ проводился через день, и в междиализный период я набирала немного. Тем более, что я по-прежнему измеряла всю выпитую жидкость своей маленькой кружечкой, которую привезла с собой и которая очень удивила диализных пациентов из других регионов.
Учитывая, что базовую часть обследования мы прошли дома, в НИИТиИО нас обследовали «по ускоренной программе». Увидев результат моего анализа на определение группы крови и резус фактор, мы с мамой схватились за голову. Печать лаборатории института кричала: группа II ОТРИЦАТЕЛЬНАЯ! А мне всегда вливали II положительную (дело в том, что до того как я попала на гемодиализ, я (со слов мамы) знала, что у меня отрицательный резус-фактор. Но лаборатория городской больницы показала II положительную, и нас сумели убедить в том, что этот результат верный. Наша ошибка состояла в том. что я не пересдала кровь в независимой лаборатории (честно говоря, мое физическое состояние на тот момент было таким тяжелым, что было просто не до того))!
Мы сразу же рассказали об этом врачам, я срочно пересдала анализ. И снова: II ОТРИЦАТЕЛЬНАЯ! Как мне объяснили, дома меня спас только гемодиализ. Подобные ошибки лаборатории просто непростительны и могут закончиться трагедией! Именно поэтому меня так трясло и лихорадило после переливаний крови. В моей крови выработалось слишком большое количество антител, и в институте, чтобы поднять мне гемоглобин перед операцией, провели две трансфузии с подбором крови по антителам, а также вплоть до дня операции делали инъекции рекормона.
ЭКГ, УЗИ сердца, рентгеноскопию легких нам пришлось повторить. Маме также предстояло пройти селективную почечную аортографию – не слишком приятную процедуру, которую проходит каждый донор. Не вдаваясь в медицинские подробности, скажу, что результаты этого обследования позволяют трансплантологам сделать выбор – какую почку предстоит изъять. Как утверждали знатоки, «лучшую» оставляют донору, а ту, что «похуже» - отдают реципиенту. У мамы обе почки оказались одинаково хорошими, но к левой подходило сразу несколько сосудов, а к правой – только один. Это и сыграло главную роль при выборе: один сосуд проще оперировать, меньше вероятность кровотечения у донора. Поэтому за неделю до операции я уже знала – моей станет мамина правая почка.
Получив подтверждение, что операция состоится, мы начали подготовку. Перед операцией необходимо приобрести пояс-бандаж для донора и для реципиента, стерильные маски, быстроразваривающуюся овсяную кашу, сухофрукты (в первые недели после операции все только и делают, что варят компот и пьют, пьют и пьют). Кроме того, мы запаслись апельсинами (чтобы разводить жидкий Неорал) и ручной соковыжималкой, кастрюльками для приготовления каши и бульона, будильником, блокнотом и ручкой (чтобы записывать схему приема лекарств и рекомендации лечащего врача). Время было осеннее, в палате было прохладно, и нам понадобились теплые халаты, спортивные костюмы и носки. Чтобы держать под контролем уровень сахара в крови, мы приобрели глюкометр и тест-полоски к нему – без этого прибора я теперь не могу обходиться и измеряю уровень сахара в крови до 8 раз в день!
За неделю до операции я впервые смогла обуть сапоги – отеки на ногах практически исчезли – и мне сразу же захотелось выйти на улицу. Из окна нашей палаты был виден грустный осенний лес, желтая московская осень. Эта осень совсем не похожа на приморскую. У нас октябрь – это буйство красного и голубого, время безудержного веселья, ясного и звеняще-прозрачного воздуха.

Московская осень навсегда связана для меня с ожиданием. Ожиданием операции, страхом перед неизвестностью, надеждой на лучшее. Это был мой первый и единственный дооперационный выход в осенний парк. «Мам, ты не жалеешь, что согласилась на операцию?», - мне нужно было еще раз услышать ответ. «Конечно нет! Все будет хорошо!», - мама была уверена в успехе. День операции уже был назначен, и нами овладело чувство какой-то неприкаянности. Так бывает, когда должно произойти что-то важное, и больше ничем заниматься не можешь – просто ждешь, изнывая от этого ожидания. Мама, коротая время до операции, познакомилась с теми, кто только что перенес операцию или ждал своей очереди, я же практически не выходила из палаты, читала или
Еще дома, Катя предупредила нас, что перед операцией обязательно необходимо найти человека, который 3-4 послеоперационных дня будет ухаживать за донором и реципиентом. Хорошо, если это будет родственник. У нас близких родственников в Москве нет, но – очередное чудо! – перед отъездом из дома мы получили письмо от племянницы моего папы, которая искала его 30 лет, и, наконец, нашла! Валентина живет в Одинцово, и мы, конечно же, обратились к ней за помощью. Родственница сразу же откликнулась на нашу телеграмму и пообещала отпроситься с работы, чтобы в самые ответственные и трудные дни быть рядом с нами. Незадолго до операции отыскалась и моя подруга, которая давно живет и работает в Москве. Маленькая, но очень энергичная Зойка, привезла мне 10 килограммов безумно радостных оранжевых апельсинов, книги, без которых я бы не выжила в больничных стенах, и две огромных канистры воды… Я благодарна судьбе, что за столь непродолжительное время на моем пути встретилось столько замечательных и бескорыстных людей. Доктора, медсестры, новые и старые друзья. Искренне восхищаюсь человеческими качествами этих людей и желаю каждому человеку таких знакомых, родственников и друзей.
Октябрь 2003 года – это пик «наката» на российских трансплантологов. Практически ежедневно в НИИТиИО ходят толпы журналистов, съемочные группы «обозревают» диализные залы, «писатели» берут интервью у тех, кто стоит в листе ожидания и у тех, кто готовится к родственной операции, теребят врачей и медсестер… Это время, когда отделение пересадки почки и печени НИИТиИО заполнено «родственниками», все друг друга знают, поддерживают, дают советы и напутствия, проведывают после операции…Каждый знает, на какое число у кого назначена операция, в операционный день внимательно следят за докторами: радостные, спокойные или спешат, хмурятся… Через сутки ждут прооперированных из реанимации, на третий день наблюдают, как очередной «реципиент» нарезает круги по коридору, заставляя почку работать… Все делятся друг с другом опытом, но в конечном итоге у каждого все происходит иначе, и те, кто еще находится в состоянии ДО операции по-хорошему завидуют тем, кто уже ПОСЛЕ…
Наша операция была назначена на 21 октября. За несколько дней до операции к нам зашел анестезиолог, уточнил, случались ли в моей или маминой истории хирургические вмешательства под общим наркозом, и предупредил, что потребуется установка подключичных катетеров. Маме катетер установят за день до операции, а мне – непосредственно в операционном зале. Я рассказала доктору о проблемах, которые возникали раньше при установке подключичного катетера и попросила поставить катетер не под ключицу, а в область шеи.
В предоперационный день вечером разрешен легкий ужин, утром пациентов просят не завтракать. Сделав проправку на мой диабет, мне разрешили утром выпить чай с конфеткой.
Конечно, ночь перед операцией нельзя назвать спокойной. Мысли и переживания не дают заснуть, и поэтому подъем в 6 часов утра, когда медсестра приносит капельницу для донора, воспринимается, можно сказать, с радостью: «Наконец-то началось!». До 7.30 маме «промыли» почку с помощью мочегонного раствора, уложили на каталку и повезли в операционную. Вот тут-то и начинается самое мучительное время для того, кто остался в палате. Я не могла ничем заниматься, выглядывала на шум в коридоре, наблюдала, как прошла в операционную бригада врачей, несколько раз прогулялась мимо плотно закрытой двери в операционный блок и даже попыталась заглянуть в круглый иллюминатор… В 10.00 я начала мысленно подгонять время… В половине одиннадцатого за мной пришли медсестры, укололи какой-то наркотический препарат, я забралась на каталку и наша процессия, провожаемая группой сочувствующих товарищей, направилась в операционную.
Все это напомнило мне кадры из фильма, где героя везут по длинному коридору, а над головой мелькают белые электрические лампы. Синий, серый и белый – краски предоперационного мира. Бесшумно отворилась тяжелая дверь и вот мы перешагнули (а точнее. переехали) невидимый рубеж. Операционные сестры приняли меня «из рук в руки», надели на меня шапочку и бахилы. «Скажите, как там мама?», - спросила я. «Что там во второй операционной?», - крикнула в глубину коридора одна из сестер. «Все в порядке, уже повезли в реанимацию!», - прозвучало в ответ. В операционной было тепло, светло и тихо. Я перелегла на операционный стол, который был застелен матрасом с электрическим подогревом. Справа и слева были подвешены капельницы, прямо перед глазами висел большой экран. Меня заинтересовал магнитофон, который стоял поодаль. «Интересно, может быть хирурги во время операции слушают музыку?», - промелькнула в голове мысль. «Устраивайся поудобнее», - после этих слов медсестра закрепила мне руки и ноги и сделала внутривенный укол. Затем к моему лицу поднесли маску и попросили посчитать. Я начала считать, постепенно все уплывало, мелькали какие-то обрывки фраз и мыслей…
«Лена, если ты меня слышишь, моргни глазами…», - я моргнула, вокруг были глаза в рамочках шапочек и масок, эти глаза улыбались. «Сейчас ты будешь дышать сама!», - сказали мне и убрали аппарат исскуственной вентиляции легких. «Ну что, Лен, ты хотела, чтобы было много мочи?», - Ян Геннадиевич был явно доволен. Я кивнула. «Почечка работает, уже «дала» 2 литра!». Мне показалось, что с того момента, как я «въехала» в операционную, прошла целая вечность. Или несколько минут?
Теперь нам предстояла ночь в реанимации. Вышло так. что я и мама попали в одну реанимационную палату. Мама увидела меня, помахала рукой. Надо сказать, что сделать это непросто: к рукам тянутся проводки «напульсников», тонометра, еще каких-то приборов, которые «мониторят» состояние пациента. Ночь в реанимации прошла для меня, как в тумане, я помню, что у меня несколько раз очень сильно повышалось давление, начиналось сильное сердцебиение, мне делали какие-то уколы. Многие говорили, что в реанимации очень хочется пить. А пить в первые сутки после операции нельзя. Но меня жажда совершенно не мучала, и нескольких «кубиков» воды, набранных в шприц медсестрой, мне хватило на всю ночь.
Ночь в реанимации была омрачена тем, что у мамы начались какие-то проблемы. Я видела, что забегали медсестры, вернулась бригада врачей, потом маму куда-то увезли. «На ревизию…», - услышала я. Что это такое, я не знала. но понимала, что дело серьезное. Через какое-то время маму вернули в реанимацию, она не могла проснуться и ее держали на искусственной вентиляции легких. Я все время смотрела в ее сторону. пока медсестры не догадались поставить между нашими кроватями ширму. Но, даже не видя маму, я все время прислушивалась, по поведению врачей пытаясь угадать, что происходит. К утру суета вокруг мамы прекратилась, она стала сама дышать, мониторы перестали сигналить, как сумасшедшие.
Утром в реанимации состоялся обход, мне сказали, что меня переводят в палату. а маму оставят в реанимации еще на сутки. Практически сразу прибежал Алексей Вячеславович Шаршаткин, принес капсулы Селлсепта и таблетки преднизолона. Я съела преднизолон с какой-то больничной кашей, выпила СеллСепт. Через некоторе время меня попросили перебраться на каталку. После операции это сделать очень сложно, кажется, что при движении раскроется шов или еще что-нибудь случится непредвиденное, но самое главное – просто больно.
Помню, радостных медсестер нашего отделения, которые везли меня в чисто вымытую, продизенфицированную палату, растерянные лица встречающих, которые ожидали первой увидеть мою маму… В палате я перебралась на кровать и легла так, чтобы шов не слишком болел. Валентина, в белом халате и маске, сразу принялась за мной ухаживать. предлагать на выбор воду и компот… После операции необходимо много пить, 2-2.5 литра в день. Мне казалось, что это довольно легко, но когда дело дошло до практики, я вливала в себя воду через силу, считала каждый стакан…* Валентина следила за наполнением мочевого катетера, считала и записывала диурез. Позже принесли лекарства: жидкий Неорал, СеллСепт и преднизолон, рассказали - что, и в какое время, необходимо принимать. Чтобы не заболел желудок, преднизолон нужно принимать со скользкой овсяной кашей, сваренной на воде, жидкий Неорал необходимо разводить с апельсиновым соком (свежеприготовленным, без консервантов), или молоком, или какао без сахара и молока – кто с чем любит. Правда, выбрать нужно какой-нибудь один «разбавитель», а менять или чередовать – запрещено, так как в зависимости от «пищевого сопровождения» меняется концентрация циклоспорина в крови.
В первый день в нашей палате практически не закрывались двери: то приносили капельницу, то брали кровь на анализ, то заходили посмотреть - все ли в порядке… У меня, все время «зашкаливало» давление, было неудобно лежать, хотелось занять более удобное положение, но я боялась потревожить шов. На ночь мне укололи промедол, и я "провалилась" в забытье. Утром мы ждали маму. Ее привезли к 11 часам, бледную, но улыбающуюся. «Слава Богу, теперь мы вместе, все будет хорошо!». Оказалось, что в реанимации у мамы началось кровотечение*, пришлось повторно вводить наркоз, хирурги сделали ревизию. Сейчас состояние стабилизировалось, но мама потеряла много крови. Ей назначили переливание, а также инъекции "Рекормона", чтобы восполнить кровопотерю и нормализовать уровень гемоглобина.
На вторые сутки, после операции, я осторожно спустила ноги с кровати, встала на пол… «Ух ты, какая быстрая, уже пошла!, - удивился Алексей Вячеславович, который в этот момент заглянул в палату. - Правильно, начинай ходить потихоньку».

Я, конечно, не могла упустить удобного случая и попросила Валентину сфотографировать меня и моего доктора. Этот снимок так и называется «Ух ты!!!»
Первые шаги по палате, а затем по отделению, дались мне с большим трудом. Ужасный дискомфорт причинял мочевой катетер. Да и большие дозы Неорала создавали психологический и физический дискомфорт. В первую неделю после операции я в полной мере испытала - что означает выражение «колбасит». Я не находила себе места, как только садилась – мне хотелось встать, встав – быстро уставала. Высокое давление, сердцебиение – частые спутники Неорала. Вечером я не могла заснуть, у меня все время непроизвольно дергались ноги, звенело в ушах, я даже плакала – совершенно без причины. Хорошо, хоть истерик не устраивала. На третий день, после операции, единственным возможным обезболивающим становятся анальгетики, мне кололи «Баралгин», и пока он действовал, я засыпала. А какие сны мне снились! Сюрреалистические фильмы с массой героев, неожиданными сюжетными поворотами, кульминацией и финалом. А в один из дней, я почувствовала, что у меня – не лицо, а… лисья мордочка. Мне казалось, что у меня вытягивается носик, и усики шевелятся… Медсестры «успокоили» меня, сообщив, что месяца через три все это пройдет. Хорошо, что все прошло гораздо быстрее – постепенно я привыкла к Неоралу.
На вторые сутки, после операции, мне был назначен «биостаторный сеанс». Эту научную разработку активно внедряет в жизнь институтских диабетиков, доктор Валерий Константинович Новиков, энтузиаст своего дела, интереснейший и очень эрудированный человек.

Суть «биостаторного сеанса» заключается в том, что пациент в течение светового дня подключен к аппарату, который фиксирует колебания температуры тела и изменения уровня сахара в крови. В зависимости от этих колебаний, пациенту вводится глюкоза или инсулин. Таким образом, истощенная гипогликемическими состояниями печень насыщается глюкозой, а доктора получают схему инсулинотерапии, которую можно применять на практике. Возможно, участие в этом эксперименте вызвало бы у меня бОльший интерес, если бы он проходил в другое время. Но, сразу после операции, когда собственный организм является источником неприятных ощущений, «поджелудочная железа на колесиках» вызвала неприятие. И, даже обсуждение проблем современной российской журналистики, которое затеял, узнав о моей специальности, Валерий Константинович, не смогло увлечь меня. Через пару часов я, вдруг, стала задыхаться – появились признаки сердечной недостаточности*. Биостатор отключили, и на этом эксперимент был завершен. (Когда биостаторный сеанс был повторен через 3 месяца, я перенесла его совершенно спокойно. Эта процедура позволила мне скорректировать дозы инсулина и схему его применения в течение дня). Продолжение следует.