С. К. Да, это сотрудничество, потому что такая политика, как: я веду себя, как хочу, а ваше дело – лечить, здесь не проходит. Ненадолго, во всяком случае.

Здесь для меня второй дом. Ведь я на диализе нахожусь больше, чем я прожила до него. Здесь люди работают самоотверженные, опытные, бескорыстные. Профессия эта требует отдавать очень много и часто даже забывать о себе. Ведь сложностей хватает у всех. А здесь приходится растворяться во всем этом, знать всех больных и знать, кому что в данный момент необходимо.

О.Р. Вы начали диализ на шунте?

С.К. Да.

О.Р. Где был шунт?

С.К. Шунт установили на щиколотке правой ноги, поскольку руки были черные от гематом, их использовать было просто невозможно. А ноги были отечные, но Тумкин Сергей Васильевич все же смог поставил шунт.

О.Р. А как долго стояли шунты?

С.К. Первый мой шунт простоял месяца 3, но этого хватило, чтобы вывести меня из того тяжелейшего состояния. За это время удалось убрать 20 литров жидкости, вылечить перикардит, снизить шлаки (креатинин при начале ГД был 2000 мкмоль/л) и адаптироваться к гемодиализу. Потом мне сделали фистулу на правой руке, какое-то время я получала диализ через нее, потом она тоже затромбировалась, и мне на месте этой фистулы установили шунт, который проработал еще 2 года. Все это время были попытки сформировать доступ, но служили эти доступы недолго. Очень плохие были вены, изможденные капельницами.

Наконец, в 82 году, Тимохов В.С., Барсуков и я, в туфлях Аиды Мкртычевны, которые были на размер меньше моей ноги и в ее одежде, поскольку была осень, на такси поехали в 52 ГКБ к Филлипцеву П.Я. на операцию аутотрансплантации вены с ноги. Пересадили вену с правой ноги на левую руку. Мне сказали, что это делается под наркозом, и, помню, всю дорогу уговаривала врачей не делать наркоз, очень боялась. Говорила: ну пожалуйста, не делайте наркоз, я вытерплю. Вячеслав Степанович отвечал: Света, это большая операция, представь – вену 40 см нужно взять, от паха до середины икры, как ты все это вытерпишь? Но я все равно твердила: ну пожалуйста, не хочу наркоз! Приезжаем к Павлу Яковлевичу, тогда я с ним и познакомилась, он посмотрел вены и согласился оперировать. И даже уже лежа на операционном столе, я продолжала уговаривать врачей не давать наркоз. Но Павел Яковлевич был непреклонен: что она будет у меня тут кричать, я три часа должен это слушать? Нет, наркоз, и все. Приходит анестезиолог. Спрашивает, какое давление. А я смекнула, что чем выше давление, тем опаснее. Утром, говорю, было 230. Ну, ладно, подумаем. В результате, операцию сделали под в/в наркозом, я периодически просыпалась, хирурги о чем-то спрашивали, смеялись над моими ответами. И эта фистула на предплечье у меня работала 10 лет. После 5 лет был эпизод тромбоза, но П.Я. Филлипцеву через неделю удалось восстановить фистулу и он сказал на прощанье: все, придешь еще через 5 лет. И точно, как часы! Почему он не сказал 10 лет! Дал гарантию только на 5. Все хирурги, с которыми я разговаривала, говорили, что это уникальный случай.

Тогда как раз случилась эта трагедия – умер Гердт Петрович Кулаков…

О.Р. Скажите два слова о нем, Вы ведь его должны хорошо помнить. Как о враче и о человеке.

С.К. Это был редкий человек. Я не буду говорить о нем, как о враче, лучше скажут те, кто с ним работал. А как человек…Он был такой доброй души человек, очень теплый, сострадательный. Очень хорошо относился к больным и всех помнил по именам и фамилиям. И когда у меня уже были сложности с движением, они стали болезненными, я практически перестала двигаться, Гердт Петрович поставил мне диагноз и сказал, что единственное, что может помочь – это десфераль. (по-видимому, это было связано с накоплением алюминия)

Перед операцией, перед тем, как самому лечь в больницу, Гердт Петрович делал свой последний обход, он сел ко мне на кровать и сказал: Света, тебе поможет только десфераль. Ищи, где можешь. В аптеках его нет, его применяют для гематологических больных, обратись к Людмиле Семеновне Бирюковой в Гемцентр. Может быть, она сможет тебе помочь. И больше я его не видела.

Людмила Семеновна замечательный доктор, необыкновенный, я хорошо ее знала, тоже добрейшей души человек. Я знала, что если я к ней обращусь, она обязательно выделит мне из своих крох. Но я не решилась. Это означало поставить в неловкое положение человека, который и сам работает с минимумом. И я стала искать, где только можно, за границей… Это отдельная история, как нашла. В общем, достали препарат, огромная аннотация на всех языках от арабского до английского, кроме русского языка, но про диализ там не было сказано, как применять: на диализе, между диализами? И тем не менее его стали делать и препарат мне помог.

В 1985 году я познакомилась с девушкой из Югославии, приехавшей в Москву на пересадку, поскольку она была мусульманка, а в ее стране людям, исповедующим ислам, почки не пересаживали. Она хорошо знала язык, мы подружились, и, наблюдая многих наших больных она сказала, что пациенты в Югославии выглядят совсем по- другому, нет такого количества людей на костылях, на каталках, видимо качество диализа там было выше. Мы тогда получали ацетатный диализ, диализаторы были многоразовые, пластинчатые. Их разбирали и собирали, укладывая внутрь пленку. Диализирующий раствор готовили на воде из-под крана.

О.Р. А какие анализы тогда брали? Что проверяли в первую очередь?

С.К. Мочевину, креатинин, причем высокая мочевина часто вызывала нарекания: Света, что-то мочевина высокая, наверное, мяса много ешь. Я все время вспоминаю, как раньше нас ругали за лишний кусочек мяса, потому что высокая мочевина – это отравление. Диета была строже, замечался каждый лишний съеденный кусочек. Сейчас заставляют есть мясо! Столько всего изменилось на моем веку! И то, что описано в повести Марка Рихтермана – это то, что и я застала. То что и мне довелось пережить. Сейчас больные годами могут не попадать в стационар. А мы в отделении просто жили. Почти не бывали дома, особенно иногородние. Молодость, желание жить, общие проблемы и интересы сплачивали нас, жили одной семьей. Уход друзей переживался очень тяжело.

Те, кто ездил амбулаторно, представьте: после 7-часового диализа, до дома – своим ходом. Перевозка начала действовать где-то в середине 80-х.
О.Р. А тяжело переносили диализ?

С.К. По-разному. Сама процедура была опасной. Рассоединение шунта. Воздушные эмболии, которых у меня было несколько. А это наркотики. Формалин в кровь попадал. Раз в неделю это точно бывало. А это жуткий озноб, который не купируется ничем. Только наркотиками. Но я наблюдала за людьми, которые быстро привыкали к наркотикам, становились зависимыми… Я думала: нет, не хочу такой жизни! И когда случился очередной эпизод, когда трясло так, что подкидывало на кровати, я отказалась от наркотиков. Сестра пригласила доктора. И вот доктор стоит передо мной и говорит: Света, надо делать наркотики. А я не буду. Все! Я не хочу. Переживу как-нибудь, пускай меня трясет.

На диализе мы часто лежали с электрическими грелками. И вот с этой грелкой, когда наступал очередной озноб, я накрывалась с головой, включала ее на всю мощность, клала под себя, обнимала, ко всем частям тела ее прикладывала и старалась заснуть. Потому что во сне с грелкой потела, и этот приступ проходил. И все, я отказалась таким образом от наркотиков окончательно. Я боялась. Потому что, действительно, это была очень серьезная ситуация, люди погибали от этой зависимости.
заключение интервью